Дальше фантазий вокруг имени этой ночью у Марго дело не пошло. Ася не была постоянной героиней ее текстов, сегодня хотелось просто развлечься. Немного получилось. Маргарита с удовольствием втянула носом запах ночной деревни, сочившийся в окно. Тридцать седьмой в ее жизни «двадцать два ноль три» благополучно заканчивался. И в конце этого самого обыкновенного 22 марта она пребывала в отличном настроении и потому совершенно не хотела спать. Она была готова делиться своей энергией и прочим вздором со всем миром.
Марго встала, проскользила в одной рубашке по длинному коридору на кухню, налила бокал красного вина, вернулась под одеяло, устроила ноутбук у себя на коленях и, ткнув мышью на чистую страницу, начала писать.
ВЗДОР
Я пошла в ванную комнату и чуть не растеряла то, что хотела написать.
Чуть.
Как бы я хотела…
Медленно и в небо говорить «Вздор! рр!» Сумасшедшее слово, я будто сделалась влюблена в него.
Как бы я хотела жить у моря. На втором этаже, с деревенскими занавесками, с соснами в окно, с шумом волн. Об этом я мечтаю давно. Я должна быть в этой мечте писателем. Я пишу и смотрю в окно. Мне хорошо. Спокойно. Мне приносят молоко. У меня есть время. И нет нервов. И нет цейтнота, когда нужно что-то быстро писать, куда-то нестись, сдавать, успеть, толкнуть, послушать, посочувствовать. Мне было бы так хорошо на море. Я бы писала книгу, пила красное вино. Я и сейчас его пью, только за окном шум шоссе, а в голове не пойми что. В коридоре в клетке беснуются крысы. Завтра ехать на собачью площадку.
Я впервые пишу, не думая. Что пишется, то и пишу. Мне так понравилось у Миллера правило – никогда не править написанное. Что написалось, то и суть вещей. Не надо прилизывать текст – это и есть первый шаг на пути к самой цели. Написанное всегда кажется несовершенным. Плюнь. Если это кому-то будет интересно, значит, будет интересно. Стиль – ничто.
Случайные орешки падают на ковер. Выгребаю ладошкой, теряю, они падают. Вино – так себе. Зато настроение – море. Даже ничего по делу писать не хочется. Висит недоделанным сюжет о Курехине – вот был человек, завидую его жене, Насте, я с ней вчера разговаривала, они любили друг друга. Мне кажется, с таким можно две жизни прожить, мне кажется, не знаю. Но он умер. Сердце. 42. Он был гений. Она плохо выглядит. Как будто очень старая. Много энергии, но и много горя перенесла. После смерти мужа, повесилась дочь. Я бы не пережила. Она молодец, смогла, делает фестивали. Но смысл? Его забрали, дочь забрали, а что же ей делать – сына растить, сын еще есть. Я всегда знала, что есть родство по крови. Это чувствуешь, только, к сожалению, не с первого взгляда. Это что-то такое тонкое, что замечаешь, анализируя. Курехин был мой человек. Хотя знакомы мы были какие-то полчаса, пока писали сюжет, в 92-м, о фильме «Два капитана-2». Они с Гребенщиковым сидели за столом, гнали всякую пургу, а наша съемочная группа в это время покатывалась со смеху. Нам так было хорошо, и им было хорошо, они были счастливы моментом, им было в кайф плести всякую чушь и, не замечая окружающих, получать удовольствие, драйв…
Ну вот, растеряла все орехи.
Сейчас буду читать «Жюстину» Маркиза де Сада. Средневековая чушь, но с чувством. На органы действует. Ничего не меняется – по-прежнему, все великие дела на Земле делаются из двух побуждений: желания прославиться и полового влечения. Вот и мне иногда так хочется сделать что-нибудь великое…
Займусь собой…
Марго допила оставшееся в бокале вино. Отправила ноутбук на зарядку до следующего утра, поставив его на пол. Сползла в теплую темноту одеяла. И, запустив правую руку в шелк кружевной ночной сорочки, выключила свет.
Ночью Марго снился город.
Глава 3
Город спал. Серая предрассветная весна толклась у входа в отель. Провожала сонным взглядом редкие проезжавшие мимо машины. Строила морды мокрому асфальту. Заглядывала в цветные окна, мучившиеся бессонницей.
Мужчина вышел из комнаты. Женщина встала с постели и начала медленно одеваться, наблюдая за собой в огромное зеркало, висевшее напротив кровати. Ей явно не хотелось уходить. Не хотелось покидать это случайное пространство. Не хотелось покидать Его мысли о ней, Его сны, тепло Его пальцев, Его дыхание, настойчивость Его губ. Ей очень хотелось хотя бы однажды проснуться рядом. Но это было невозможно – рядом с Ним просто не было места.
Пока мужчина принимал душ, женщина принимала решение. И никак не могла его принять. Уже в который раз. И ловила себя на мысли, что через несколько дней вновь будет сидеть перед зеркалом – в этой комнате или в какой-то другой, и угадывать в нем свои невысказанные желания.
Женщина глядела на себя в зеркало и улыбалась: «Это же надо придумать мне имя – Мага. Прекрасная юная Мага из романа Кортасара, которым мы так увлекались в студенчестве. Ветреная особа, любящая джаз, саму себя и читающая экзестинци… блин, даже выговорить не могу, еще раз – экзистенциалистов, ура. Красивая, дурная и очень искренняя. Я так и представляю себя, стоящую зимой в белых джинсах (Мага же родом из Аргентины, где все ходят в белых штанах) перед огромной витриной игрушечного или цветочного магазина. Там Он меня и увидел. Назвал, полюбил и подарил мне второй день рождения, отыскав в католическом календаре мое нерусское имя, а вместе с ним и именины. Именины совпали с днем Его рождения и тем самым положили начало большой игре: теперь каждый год ровно в этот день бьются наши души – кто кого раньше поздравит.
Сейчас Он выйдет, и я назову его Оливейра. Как у Кортасара. Он не обидится. Только посмеется. У него нет имени, он всякий раз разный».
– Ну что, Мага, поедем? Уже поздно.
– Только не оставляй его здесь, пожалуйста, – женщина кивнула в сторону подсолнуха, застывшего в бутылке из-под вина.
– Анна Андреевна будет счастлива, – Он улыбнулся.
– Не будет. Ее еще нет. Памятник Ахматовой появится в Москве только в 2007-м году.
– Неужели? Ты-то откуда знаешь?
– Не забывай, пожалуйста, что я журналист.
Он многозначительно и по-детски трогательно выпятил вперед нижнюю губу, как делал всякий раз, когда не знал, что сказать, (и в этот момент Она обожала Его), улыбнулся и взъерошил Ей волосы, мол, все-то ты знаешь.
Когда они вышли на улицу, город еще спал. Было спокойно и свежо. Они молча пошли к припаркованным недалеко машинам. Остановились возле одной из них.
– Ну что, Мага… Я тебя провожу. Сегодня без мигалки.
Женщина улыбнулась и кивнула в ответ:
– У тебя завтра летучка в 11? Можно я не приду? Не высплюсь.
– Нет, конечно, нельзя. Кого же я ругать буду? – Он положил цветок на капот машины и обнял ее. – Слушай, Мага, а ты меня любишь?
Она улыбнулась.
– Нет. А ты меня?
– И я тебя нет.
– Вот и хорошо. Значит, с нами ничего не может случиться.
– Решительно ничего, – сказал Он и замолчал, прижимая ее к себе.
– Ремарк, «Три товарища», – победно произнесла Она.
– Тебя не поймаешь. – Он взял обеими руками ее лицо и поцеловал. – Ну, давай, езжай аккуратно, я прослежу. Доедешь, прочти, – Он достал из кармана сложенный листок бумаги. – Я тебе тоже написал письмо.
Женщина села за руль. Он захлопнул дверь и пошел к припаркованной следом машине. Через минуту оба автомобиля друг за другом тронулись.
«Наверное, я должен был проводить ее до самого дома… Средняя скорость в городе 60 км. Она едет чуть быстрее, ускоряясь в момент переключения светофоров, – дает понять окружающим, что желтый ее любимый цвет.
Нравятся ли мне эти проводы на машинах?
Такое у нас настоящее. Близость ограничена габаритами.
Мы едем по новой трассе, далекой от всех проспектов. Где-то в памяти ползет троллейбус. Мы внутри, снаружи снег крупными хлопьями. Мы прижаты друг к другу обстоятельствами – это жесткие слои атмосферы. Локти и портфели говорят – ну, давай же. Мы треплемся ни о чем. Ни о чем продолжалось долго.
Я ничего не сказал ей. Она ничего не ответила…
Я слежу за ней фарами. Я вижу ее силуэт. Хрупкая тень между двух стекол. Ей идет одиночество, даже в медленном танце. Настоящая Мага, ее невозможно растворить в толпе. Такой я увидел ее в первый раз. Мага стояла одна у витрины и ждала приключений. Моя заслуга в том, что я познакомил ее с Ангелом.
Кто ей сейчас нужен, знает только она сама. Она выбирает, не я. У меня ушли годы, она уложилась в три дня.
Мне обидно? Нет. Даже не знаю, почему.
Я нервничал, это было. Я сопротивлялся, это тоже было. Меня ведь ждали на другом конце города.
